Remember the time

[alraunes]

Название: Remember the time
Пейринг: Тот-кто-вы-и-подумали/Билл (Бильсет)
Рейтинг: R
Жанр: полнейшее АУ (Египет, 1175-72 год до н.э.)
Саммари: предыстория событий, показанных в клипе М. Джексона «Remember the time»
Мунчик, если тебе понравится, я буду считать, что эта жизнь удалась!

Ахтунг!

1. собственно пейринг (да, я посмела замахнуться на святое, но я тщательно отмыла свою грязную лапу, перед тем как к этой святыне прикоснуться!)
2. смена пола, без подробностей, правда (я сделала то, что клеймила коронным «не мое!»)


картинки от  Moonwalker-X

Матчасть с клипом

Ном – административный округ Древнего Египта
Номарх – наместник, правитель нома.
Рамзес Третий – фараон XX династии (правил в 1184—1153 до н. э.).
Сетхнахт – основатель XX династии, отец Рамзеса Третьего
Абидос – город в древнем Египте
Ускх – круглый воротник -оплечье
Схенти – набедренная повязка различной длины, основная одежда мужчин.
Калазирис – одежда женщин, а позже и мужчин, туникообразного типа без рукавов, или с короткими или длинными рукавами.
В период Нового царства, к которому относятся описываемые события, знатные мужчины носили сусх, состоящий из рубашки-калазириса и большого куска прямоугольной ткани – синдона.

Воздух дрожал от полуденного зноя. Мраморные колонны портика, казалось, вот-вот расплавятся как сахар в горячем вине, и весь дом осядет оплывшей свечой в раскаленное марево песков. Номарх Абидоса, Мельхинор, схоронился от жары в глубине дома, в каменной прохладе приемной залы. Развалившись среди подушек на мягком ковре из овечьей шерсти, он лениво принимал губами из тонких, окрашенных хной пальцев своей жены золотистые виноградины, которые она неспешно брала с большого покрытого узором из замысловатой глазури золотого блюда. Красавица Илзар была его второй женой, первая же покинула его, отправилась к богам пару лет назад, оставив ему единственного сына – Бильсета. Полукровки, рожденные от семнадцати наложниц, для Мельхинора в счет не шли. Илзар добилась фавора умением предугадать малейшие желания господина и незамедлительно исполнить их. Сделав ее своей официальной супругой, номарх не пожалел: женщина оказалась в придачу еще умна и проницательна. И предана ему. Когда выяснилось, что она бесплодна, желание родить и утвердить в наследстве собственного сына перестало терзать ее мысли, она со всем рвением предалась интересам своего мужа, теперь уже практически бескорыстно, статус законной супруги стал ей достаточной наградой... Бильсет, давно объявленный наследником, отнесся к новой жене отца со снисходительной симпатией, и та старалась поддерживать ее. Сыну Мельхинора, очаровательному юноше с хитрым лисьим прищуром чуть раскосых глаз и наисладчайшей улыбкой через две луны должно было исполниться шестнадцать. Илзар давно приметила равнодушие юноши к женскому полу, а значит, разрастание семейства явно не собиралось пошатнуть ее положение в доме. Более того, Бильсет, видя, что мачеха оказалась столь искусна в вопросах обольщения мужчин, взял ее в наперсницы, уговорив поделиться чисто женскими уловками. Она же научила мальчика пользоваться красками для лица, удалять ненужные волосы с тела, умащать кожу, делая ее гладкой и шелковистой. И то, что Бильсет в одночасье превратился в отраву для глаз состоятельных мужчин (а на меньшее он и не собирался расходовать свое обаяние), заглядывавших в дом номарха, стало отчасти ее заслугой.
Бильсет не боялся жары и солнца, покрывшего его стройное тело бронзовым загаром. Сейчас он как рыба плескался в открытом бассейне, сооруженном во внутреннем дворике их огромного дома, лишь изредка выползая на нагретые мраморные плиты под палящие лучи, чтобы съежившимися от воды подушечками пальцев подцепить с подноса какую-нибудь сладость.

Гонг у входной двери прорезал сонную тишину, подняв привратника, забившегося в самый прохладный угол под высоким стрельчатым окном. На крыльце стоял человек в плотном черном одеянии жреца (в такую-то жару!), его лицо скрывал низко надвинутый капюшон.. Но судя по богато инкрустированным бирюзой сандалиям из кожи и выглядывающей из-под широкого покрова ухоженной руке с огромным рубином на пальце, гость был из тех, кого не стоило долго держать за порогом. Кликнув стражу, незамедлительно вынырнувшую из темного свода коридора, привратник распахнул тяжелую дверь и склонился в поклоне:
- Приветствую тебя, путник, в доме номарха Мельхинора.
- Мир этому дому, - ответил гость мелодичным голосом, возвращая поклон, но так и не открыв лица. - Могу я видеть господина номарха?
- Сию минуту, я доложу! Какое имя прикажете назвать моему господину?
- Скажи, что его гостеприимства просит Джекохон.
Через несколько минут Мельхинор с супругой, приняв благопристойные позы, ожидали гостя в приемном покое. Когда двери за его спиной почтительно закрылись - слугам незачем слышать, о чем говорят господа, - назвавшийся Джекохоном медленно подошел к возвышению, с которого из груды шелковых подушек, приветственно кивнул номарх. Гость не назвал своего положения, значит, и хозяева дома могли пренебречь этикетом. Все так же не открывая лица, он приложил к груди правую руку, отвешивая низкий поклон. Но не странная невежливость гостя поразила номарха, а огромное кольцо с рубином на среднем пальце - «фараонова печать», знак власти, позволяющий беспрепятственно, минуя любую охрану, входить в покои Верховного жреца. Сам Мельхинор был удостоен носить такой рубин всего лишь раз, на той самой аудиенции, когда Сетхнахт назначил его номархом Абидоса. С тех пор как Сетхнахт почил, а на троне Верховного жреца воцарился его сын, Рамзес Третий, Мельхинор не появлялся во дворце, получая приказания, передаваемые ему с посыльными фараона и отправляя положенную часть доходов нома в казну Фив, так же минуя личные встречи. Его не ждали во дворце, и неизвестно, хорошо это было или худо. Он был вне дворцовых распрей, но и не в курсе дворцовых интриг, что могло в один прекрасный момент лишить его места. Мельхинор надеялся, что фараон доволен поступавшим в срок золотом, ему не грозит опала. Зато и чашу с ядом в собственном доме получить меньше вероятности, чем на царском пиру.

- Приветствую тебя, наместник! Мое имя – Джекохон. Я жрец.
Мельхинор ждал продолжения: кого из богов пантеона выбрал их гость для своего служения? Или какой бог выбрал его? Но гость молчал, не откидывая с лица капюшона.
- Ты жрец Сета? Или самого Ра?
- Гораздо более древнего божества, оно темнее самой безлунной ночи в пустыне, старше всех ныне существующих богов, и могущественней их всех, - высокий, чистый голос звенел уверенностью.
- Как же зовется тот, чью великую мудрость ты носишь в себе? – в тоне хозяина прозвучала недвусмысленная насмешка.
- У него нет имени. Он древнее этого мира.
Мельхинор переглянулся с женой, заметно побледневшей от этих слов. Колдунам случалось забредать и в Абидос, их боялись по двум причинам. Во-первых, никто не знал наперед, как силен пришлый отступник, он мог банально предсказывать будущее по горсти блестящих камушков. А мог и наслать неизвестное жрецам проклятие. А во-вторых, почитание нечестивых богов каралось фараоном смертной казнью, равно как и якшание с их приспешниками.
Испуганный взгляд хозяина дома не ускользнул от гостя. Гость тряхнул головой, скидывая тяжелую ткань, и открыл свое лицо, обезоруживающее искренней улыбкой:
- Не бойтесь моего визита, как не стоит бояться моего Бога. Я не попадаю под Великий запрет поклонения неверным богам. Иначе не было бы этого кольца на моей руке.
Мельхинор невольно подался вперед, неверяще вглядываясь, а Илзар наоборот отшатнулась, приглушенно ахнув – не случалось им еще видеть жрецов, подобных этому, даже у оракулов таких лиц не бывает. Или наоборот – бывает? У тех, кто победил не только четыре стихии, но и время? ( А зачем бы фараону понадобился низший служитель какого-то темного бога, которому бы он передал символ власти?) На них смотрел красивый черноволосый юноша с открытой, по-детски непосредственной улыбкой, в огромных карих глазах – бархатное тепло, черты смуглого лица – тонкие, породистые, но нездешние. Перс? Или даже из светлых ливийцев? Гость, ожидая такой реакции, лишь звонко рассмеялся, чем еще больше довершил сходство с обычным отроком. Но, поймав искорку гневного недоверия в глазах хозяина дома, отступил на шаг, запустив руку в кожаный мешочек на поясе, бросил себе под ноги три горсти черного песка и.. исчез. Черная походная накидка осела на пол бесформенной грудой. Илзар, вскрикнув, спрятала лицо на груди мужа. Но практически тут же одеяние завертело в поднявшейся столбом песчаной воронке, и вот уже черный пепел медленно таял на кроваво-алом калазирисе, больше напоминающем короткую греческую тунику, восставшего из праха гостя, а обвившаяся вокруг ног накидка обратилась плотно облегающими черными шароварами, переходящими в высокие сапоги тончайшей кожи. Испуг на лицах хозяев сменился изумлением, переходящем в подобострастное преклонение – Древний бог, хоть и не имел ни имени, ни переполненных людьми и дарами роскошных храмов, был действительно силен, они убедились в этом своими глазами. А Джекохон как ни в чем ни бывало, продолжал:
- Мог бог не требует человеческих жертв и безумных обрядов, не кровожаден как Сет, не напыщен как Ра, не мстителен как Сехмет, не мрачен как Анубис. Он справедлив и суров, гармоничен как сама природа, потому что он ее создатель и ее часть. Я же прошу его именем лишь гостеприимства на одну ночь. Завтра днем я должен быть во дворце, меня ждет Рамзес. И прошу тебя, прими мой скромный дар как плату за кров и ужин – так я не оскорблю твоих богов.
Сделав шаг к Мельхинору, темный жрец вложил в его руку невесть откуда взявшийся заманчиво звякнувший кожаный кошелек, и, отвесив полный уважения поклон, застыл.
- Двери моего дома всегда открыты для тебя, - произнес номарх соответствующую этикету фразу и, легко коснувшись рукава гостя, пригласил следовать за собой.
Гость такого уровня обычно сопровождался в отведенные ему покои самим хозяином дома. Илзар облегченно выдохнула, когда за ними закрылась дверь – несмотря на обаятельную внешность их гостя и учтивые манеры, ей было не по себе. Его мягко сказать необычное возрождение не шло у женщины из головы, пугало.
Но вовсе не испуг плескался в темных глазах, схоронившихся за тяжелым гобеленовым занавесом. Жадное желание дотянуться, приобщиться хоть немного к явленному могуществу любым путем – обладатель пары горящих глаз, несмотря на юный возраст, был неразборчив в средствах достижения своих целей. Едва заслышав гонг, Бильсет сразу навострил уши и, наскоро набросив калазирис из тонкого, украшенного вышивкой полотна, он пробрался к своему наблюдательному пункту – за задернутый гобелен, скрывающий проход во внутренние покои. Отсюда он обычно высматривал свою добычу, оценивая ее статус и кошелек. Порочное создание, ослепительное в своей изящной, почти девичьей красоте, рано созрело и вовсю пользовалось преимуществами внешности и уроками женского мастерства своей мачехи. Несколько чистокровных арабских скакунов на конюшне отца – в подарок юному наезднику, шкатулка, набитая золотыми браслетами и ожерельями, рубинами и изумрудами были неплохим доходом для не допущенного пока к отцовским делам юнца.. «Детка, эти рубины так идут к твоим темным глазам!» Еще бы, алчный взгляд Бильсета, казалось, вмиг приобретал любой оттенок – в зависимости от преподносимой драгоценности: в них могли плясать изумрудные дивы, гореть мрачный огонь жертвенных светильников Изиды, или их покрывала томная поволока редких черных жемчужин, привозимых с далеких морей. Положение сына и наследника номарха Абидоса не устраивало не по годам честолюбивого юношу. Ему хотелось большего. Безбедного существования в доме отца было мало, слишком мало тому, кто уже с юных лет жаждал повелевать, владеть не одним лишь номом, а всем Египтом. Амбиции Бильсета были настолько высоки, что путь от жалкого неофита к жрецу высших ступеней был для него слишком долгим и унизительным. И неприглядным, ведь там бы пришлось смирить свою гордыню, чего он никак не мог сделать. Возвыситься другим путем возможности не представлялось, а потому Бильсет действовал своим, пусть и не слишком правильным и приятным, но результативным методом, к тому же как нельзя лучше подогревавшим его самолюбие. Не прогибаясь под приказы наставников, он волен был сам распределять, причем очень дозировано, свою благосклонность. Быстро уяснив, что ныне царствующий фараон не спешит призвать и обласкать отца, Бильсет собирался сам проложить себе путь во дворец, стеля этот путь теми людьми, кто, по его мнению, мог оказаться полезен в достижении поставленной им цели. Он соблазнял знатных мужей, вот так, древним женским методом, пользуясь своим положением, не допускавшим обращаться с ним как с продажной девкой. Наоборот, все эти мужчины чувствовали себя удостоенными небывалой милости, чувствуя при этом вину, принимая из рук его отца гостевую чашу. А отец, может и подозревавший неладное, закрывал на это глаза, удивляясь талантам сына заводить и поддерживать столь нужные в современном мире хорошие связи. Все были довольны, а последним достижением юного честолюбца было твердое обещание посетившего проездом их ном и остановившемся на ночлег в доме отца верховного сановника, представить его ко двору Рамзеса, полученное в обмен на обжигающе страстную ночь, которую Бильсет обещал повторить, но только во дворце фараона.
Но то, что юноша увидел сегодня в гостевых покоях, потрясло его до глубины души. И он тут же решил, что нужно действовать.

После обильного ужина, устроенного в честь гостя, Мельхинор поинтересовался:
- Как мне развлечь моего гостя? Желаешь ли ты посмотреть танец «Алого покрова», мои девушки весьма искусны в его исполнении? Или развлечь тебя песнями? И конечно же, ты волен выбрать любую наложницу из моего гарема, чтобы согреть свою постель.
- Благодарю, – смиренно улыбнулся гость. – С удовольствием посмотрю любое представление, что ты захочешь мне предложить, доверяя твоему вкусу.
Мельхинор кивнул прислужнику и тот, вновь наполнив кувшин ароматным вином, удалился. А через несколько минут в зал впорхнула стайка девушек, одетых в полупрозрачные схенти из красного газа и широкие расшитые бисером ускхи, в руках их пылали в пурпуром в отблесках светильников шелковыми шали. Двое из них, примостившись в сторонке с лютнями в руках, заиграли диковатую, но страстную мелодию, срывающуюся с бешеного ритма в тягуче-плавную истому. Танцовщицы подхватили ритм, двигаясь то медленно, замирая, поднимаясь на цыпочки, то кружась обезумевшим хороводом, так что их шали взвивались алым смерчем. Джекохон с восторгом наблюдал за танцем, отбивая ритм носком сапога, и в какой-то момент не выдержал, вскочил на ноги и тотчас оказался в центре образуемого девушками круга. В своем золочено-красном калазирисе он стал маленьким солнцем, вокруг которого вращаются планеты. Впрочем, солнце тоже вращалось – и вокруг своей оси, и неуловимыми скользящими движениями – назад, и словно огненная вспышка в короне светила – сумасшедшим вихрем из рук и ног. «Колдовство!» – испуганно-восхищенно прошептала Илзар. «Талант!» – успокаивающе приобняв жену, ответил Мельхинор, не менее восхищенный танцем гостя. Лютни, пронзительно взвыв напоследок, замолчали, девушки опустились на пол, словно в истоме укрывшись шалями, а Джекохон бешено завертелся на месте и с последним звуком струн рухнул на колени – все так же, в центре красного круга. Хозяин дома вскочил, хлопнув в ладоши:
- Вина лучшему танцору всех времен и народов!
Гость, поднявшись с колен, принял кубок – казалось, он пил вино как воду, вовсе не пьянея. А может он и правда превращал его в воду? Мельхинор не удивился бы, обнаружив это. Еще пара часов возлияний и неторопливой беседы пролетела незаметно, хозяин, хоть и был уже изрядно пьян, все не решался задать темному жрецу прямые вопросы, так терзавшие его любопытство, лишь осторожно кружил вокруг да около. Но гость, обезоруживающе улыбаясь, старался говорить о чем угодно, кроме культа его божества и его собственной миссии в царском дворце. Наконец, глядя на долизывающие масло светильники, Джекохон поднялся, учтиво сложив руки перед хозяевами:
- Сегодня был насыщенный день, доставивший мне удовольствие встречи и общения с тобой, господин, и с тобой, прекрасная госпожа. Но я прошу позволения покинуть вас, удалившись в свои покои, ведь завтра мне нужно предстать перед фараоном, который пожелает видеть меня бодрым, а не сонным и вялым.
Мельхинор тоже поднялся, положив руку на плечо гостя:
- Прости меня, Джекохон, я совсем заговорил тебя, не подумав, что тебе надо отдохнуть перед аудиенцией. И спасибо, что удостоил своим вниманием мой скромный дом! – тут хозяин хитро прищурился. – Желаешь расслабиться перед сном? Как насчет наложницы? Положишься на мой выбор или хочешь выбрать сам?
- Благодарю, господин, но предпочитаю просто хорошенько выспаться перед визитом во дворец. Ценю твою заботу, и не сомневаюсь в красоте твоих наложниц, но девушка мне сегодня не нужна.
- Прости, господин жрец, что вмешиваюсь, но мне очень хотелось спросить, - Илзар потупилась, но лишь для приличия, негоже женщине заговаривать с гостем, - не смущает ли фараона твой.. юный возраст? Или ты был с ним так же убедителен, как с нами?
- О нет, прекрасная госпожа, - Джекохон рассмеялся, - я представил Рамзесу иные доказательства величия моего бога, впрочем, и облик мой был несколько иным.
Перед супругами прозрачной тенью промелькнуло видение – благородный седой старец, с посохом, в темных одеждах. С игривым видом нашкодившего ребенка гость пожал плечами – ну вот, такой я! И поклонившись, вышел в сопровождении слуги, освещающего ему путь в опочивальню. Мельхинор досадливо покачал головой вслед, он надеялся потом расспросить свою наложницу, что представляет собой черный жрец в постели, может и там он владеет какими-то таинствами, дарованными служением Древнему богу?

Темный жрец, отказавшись от традиционного омовения пропитанными благовониями полотняными полосками, попросил слугу проводить его к купальне.
- Во внутреннем дворе есть открытый бассейн, в нем днем любит купаться молодой господин. Но после заката вода в нем остывает. Господин подождет, пока мы согреем ему воды и проводим в закрытую купальню?
- Нет нужды, мне как раз хотелось освежиться.
И Джекохон, на ходу теребя пояс из многослойной золотой тесьмы, схватывающий его одеяние на талии, направился к освещенному лунным светом бассейну. Быстро скинув одежду, он с довольным «ухх!» нырнул в прохладную воду. Проплыв несколько раз туда-обратно, темный жрец вылез, встряхиваясь, как пес, и принял из рук в почтении ожидавшего слуги большое мягкое покрывало. Вытеревшись насухо, он накинул на обнаженное тело лишь длинный красный синдон и через несколько минут уже раскинулся на широком ложе в гостевых покоях.
Из-за неплотно прикрытой двери за Джекохоном следила пара блестящих от возбуждения глаз. Он знал, что за ним наблюдают уже давно, весь вечер чувствуя этот взгляд – любопытный, восхищенный. Поэтому, не играя больше в жмурки, устало позвал:
- Выходи, хватит уже прятаться!
Дверь тут же распахнулась, и в комнату, настороженно глядя на темного жреца, вступил Бильсет. Юноша подвел глаза, как танцор перед выступлением или наложница перед господином, отчего взгляд его стал дерзким и глубоким. Семенящей походкой, имитируя мелкий шаг обитательниц гарема, он приблизился к гостю и, неожиданно достав маленький бубен из искусно драпированных складок сусха, поднял его над головой, затряс, задавая ритм. Тело его завибрировало, словно подхватывая волну от звуков бубна. Джекохон, приподнявшись на локте, улыбнулся:
- Хочешь устроить мне еще одно представление? Не много ли за один вечер?
- Танец «Алого покрова» призван будить чувства. Мой же танец разбудит страсть, - и Бильсет в одно мгновение скинул плиссированный синдон и тонкий калазирис, оставшись в одной шелковой схенти непривычно черного цвета.
И снова, выбивая бубном четкий ритм, изогнулся, его гибкое тело заходило ходуном, зазвенели монисто на груди и гроздья браслетов на тонких руках. Он выгибался и стелился как кобра в смертельном танце, вскидывался и замирал, гипнотизируя черными глазами, даже волосы его, растрепавшись, стали походить на грозный капюшон готовой к нападению змеи. Острый язычок, то и дело мелькая меж полураскрытых влажных губ, довершал сходство.
Жрец чуть усмехнувшись, опустил ноги на ковер и присел на краю ложа, наблюдая за незваным гостем с одобрительным интересом – мальчик, несомненно, очень талантлив. Продолжая извиваться в танце подобно соблазняющим жрицам Изиды, Бильсет все приближался к гостю, пока не опустился, изогнувшись в спине, прямо ему на колени, обтянутые пунцовым с темно-золотой каймой синдоном, знаком высшей касты. Опустился и замер, полуприкрыв длинные ресницы. Несколько мгновений ничего не происходило. Джекохон, казалось, не замечал откровенного заигрывания юноши. Наконец, он опустил широкую ладонь с четко прорисованной линией жизни на черноволосую голову, длинные пальцы, украшенные массивными перстнями, зарылись в буйную шевелюру. Бильсет довольно мурлыкнул и подался ближе. Но гость не спешил, задумчиво глядя перед собой, чуть ероша мягкие волосы бесстыдно развалившегося на его коленях мальчишки. Тот, выждав еще немного, вопросительно приоткрыл один глаз:
- Чего же ты медлишь? Мое тело искусно и опытно в удовольствиях, просто возьми его. Или ты хочешь, чтобы я сначала приласкал тебя? – тонкая рука потянулась к драпировке, намереваясь распустить небрежные льняные складки, но была остановлена на полпути.
- Не нужно предлагать себя, Бильсет, за ту услугу, что ты хочешь получить от меня, - темный жрец говорил мягко, но решительно.
Юноша по-кошачьи зашипел, выдохнув сквозь сжатые зубы, и сполз с колен на пол, к ногам жреца.
- От тебя бесполезно скрывать свои помыслы, жрец. Ты видишь меня насквозь, - Бильсет обречено приложил руку к тому месту, где под тонкой смуглой кожей отсчитывало удары его сердце.
Гордость и обида, что его посмели отвергнуть, боролись в нем с желанием добиться своего, ведь быть представленным фараону таким покровителем – верный путь наверх.
- Ты прав, Бильсет. Поэтому просто скажи мне – чего ты хочешь, а я попробую помочь тебе.
- Власти! – не раздумывая, выдохнул юноша.
- Исчерпывающе! – Джекохон улыбнулся, глядя в горящие глаза мальчишки. – А теперь послушай меня. Чего ты добьешься, если я возьму тебя с собой во дворец и представлю Рамзесу? В качестве кого, к тому же? Жреца Древнего бога? Чтобы раздразнить змеиное логово высших жрецов и навлечь на тебя опасность, ведь противостоять им у тебя нет моих знаний? Юным служителем храма Бастет или Хатхор? Возможно, фараон и проведет с тобой одну ночь, из интереса, ты ведь умеешь заинтересовать. Но не обольщайся, Рамзесу не нужны мальчики в гареме, так что роль любимой наложницы тебе не получить. А судьба евнуха тебя вряд ли привлекает.
Бильсет рефлекторно, защищающим жестом положил руку на свою промежность. Джекохон, понимающе усмехнувшись, продолжил:
– Карьера блистательного полководца тоже явно не для тебя, уж прости, - он утешающе огладил худощавую спину. - Стать одним из высших жрецов? Ну нет, конечно, ничего невозможного, но думаю, что даже твоей твердости духа будет недостаточно, чтоб пробиться наверх в этом кувшине со скорпионами. Понадобятся годы, долгие годы, мудрость, хитрость и немалые средства, чтобы этого достичь. Но судя по твоим действиям, это тоже не твой путь, иначе ты бы уже давно служил жрецом нижней ступени в каком-нибудь из храмов. Так? Ну а чтоб стать номархом после твоего отца – для этого тебе не обязательно сейчас прорываться к фараону. Ном перейдет к тебе по наследству, а пока до этого дойдет, фараон и думать о тебе забудет, когда будет рассматривать новое утверждение.
Юноша послушно кивнул – а что спорить-то, темный жрец прав, называя все своими именами.
- Твоя сила, как и сила женщины – в твоей слабости. Хитрости и коварства в искусстве соблазнения тебе не занимать, не сомневаюсь. Но чтобы добраться до тех ступеней власти, куда ты упорно стремишься, ты родился не тем. Будь ты девушкой – у тебя бы был отличный шанс – благородное происхождение, ум, красота. Да, ты даже вполне мог бы рассчитывать на…
- Стать женой фараона?
- Думаю, да.
Помолчав, Бильсет рискнул спросить:
- Сколько тебе лет, Джекохон?
- Для жрецов Древнего бога возраст – это относительное. Я стар, как он, и одновременно юн, как молодой месяц.
Мальчик растеряно хмыкнул:
- Ты выглядишь всего лет на 5 старше меня..
- Значит так и считай, - такая улыбка не могла принадлежать темному жрецу, только озорному мальчишке.
Бильсет расслабился, но тут же вспомнил фокус с песком и невольно вздрогнув, чуть отпрянул от поглаживающей руки. От Джекохона это не укрылось, но он промолчал – пусть мальчик сам скажет о своих страхах, он слишком любопытен, он обязательно рискнет спросить.
- Ты… ты же можешь не только исчезнуть? Ты можешь – убить?
- Могу, - легко согласился жрец, – но я сделаю это только в самом крайнем случае, когда моей жизни будет грозить реальная опасность, – и снова расплылся в безмятежной улыбке.
- Как бы я хотел стать таким, как ты, - невольно выдохнул восхищенный Бильсет, - прекрасным, юным, могущественным.
- Ты и так юн и прекрасен. И почти уже на пути к могуществу. Не забывай, в чем твоя сила. А что до зависти – поверь, древние таинства - это не твой путь. Но мне приятно твое восхищение, - Джекохон ободряюще рассмеялся.
Бильсет поерзал головой о колени жреца:
- Откуда на моем пути могуществу-то взяться? В этом же ты мне не поможешь.. Даже если представишь меня как девушку, обман все равно раскроется.
- А ты бы хотел родиться девушкой, Бильсет? – вкрадчиво поинтересовался темный жрец.
- Мне нравится мое тело, но если бы это помогло получить власть – да! Зачем ты дразнишь меня несбыточным?
- Хочешь, чтобы несбыточное сбылось? – загадочно прошептал жрец.
- Ты сможешь сделать из меня женщину? – Бильсет изумленно округлил глаза.
- Это не самый сложный ритуал. Но готов ли ты заплатить такую цену за свои стремления?
- Да!
- Хорошо, будь по-твоему.
Джекохон потянулся к своему походному одеянию, доставая из складок маленький расшитый странными знаками мешочек. Взяв со стола серебряный кубок, подарок номарху из храма Луны, жрец, повернувшись спиной, начал отмерять? отсчитывать? сыпать? – юноше было не видно - в него лишь ему ведомые ингредиенты, то гортанно приговаривая, то почти шипя что-то на незнакомом языке. Тихо позванивали кольца, стуча о металл. Наконец, жрец обернулся, доливая вино, размешал готовый напиток тонкой золотой ложечкой для сахара и протянул кубок Бильсету. Тот отшатнулся было, но тут же взял себя в руки и смело принял тайное зелье.
- Просто выпить – и все?
- И все. Завтра утром ты проснешься девушкой. Все изменения произойдут с тобой во сне. То есть, это будет не совсем сон, скорее - божественное забытье.
- И ты возьмешь меня с собой во дворец?
- Обещаю тебе.
Бильсет подрагивающей рукой поставил кубок на стол:
- Джекохон, как я смогу расплатиться с тобой за это? Я – наследник моего отца, но все золото перейдет ко мне лишь после его смерти. У меня есть драгоценности и несколько чистокровных лошадей. Но ведь этого недостаточно? – он робко посмотрел на жреца. – Больше мне нечего предложить тебе, кроме искренней благодарности и… моего тела. Но его ты отверг…
С улыбкой прервал метания юноши, жрец успокаивающе похлопал его по плечу:
- Искренней благодарности будет вполне достаточно!
- Почему я? Зачем ты это делаешь?
- Может потому, что ты чем-то похож на меня?
Мальчик скептически оглядел себя и стройную фигуру гостя – ростом они были практически равны. Черные волнистые волосы, темные глаза, тонкие смуглые лица. А ведь действительно, они похожи в своей красоте.
- Нет, я имел в виду не внешность. Хотя.. – жрец усмехнулся, - пожалуй, и это тоже. Мы оба преклоняемся перед искусством, видим и ценим прекрасное, мы совершенствуем свои умения и таланты. Твое новое тело поможет тебе еще ярче раскрыть свои способности. Можешь считать это перерождение моим даром Древнему богу.
- Спасибо, Джекохон, - юноша опустился перед ним на колени, но видимо этого ему показалось недостаточно, и он пал ниц, метя волосами босые ступни жреца. Джекохон взял юношу за плечи:
- Ну, ну, вставай! И пей уже свое зелье!
Но мальчик, приподнявшись было, вдруг уткнулся лицом в колени жреца и зашептал в порыве отчаянной благодарности:
- Жрец, позволь мне доставить тебе удовольствие, пока я еще нахожусь в этом теле! Поверь, я очень хорошо владею им, чтобы даже такой могущественный господин, как ты, оценил мое умение. Женщин ты найдешь сколько угодно, да хоть в гареме моего отца, а юноши, наделенные даром богини-матери – редкость. Не отказывай себе в этом, раз ты чувствуешь меня, ты знаешь – это от всего сердца!
Джекохон приподнял голову юноши от своих колен, пытливо заглядывая в по-девичьи нежное лицо.
- И еще.. я сам этого очень хочу.., – казалось, случилось невозможное – Бильсет покраснел в смущении.
Никому и никогда не говорил он таких слов искренне. Будучи холодным в своем сердце, он и не умел их сказать, передать то, что почувствовал впервые, обычно лишь разыгрывая показную страсть к своим покровителям.
- Скажи, Бильсет, получал ли ты удовольствие, отдаваясь мужчинам, хоть иногда? – лицо темного жреца приняло нечитаемое выражение.
- Нет, господин.
- Но разве их не обижало, что ты не возбуждаешься от их ласк?
- Я врал, что почти евнух, и они сразу прекращали меня ласкать, переключаясь с моего возбуждения на свое, - мальчик озорно хихикнул. - Ну а в особых случаях, я просто помогал себе рукой, показывая, что их жирные тела способны совершить чудо.
- Так ты хочешь получить последний шанс для своей мужской сущности - познать наслаждение в этом теле?
- Я не знаю, насколько оно возможно. Ну то есть таким способом, – он чувственно огладил свои маленькие ягодицы. – Но мне кажется, что, доставляя удовольствие тебе, я получу не меньше и сам. – Бильсет моляще смотрел в лицо жреца.
- Хорошо, - просто согласился тот, - Древний бог щедр, ты сейчас убедишься в этом. Я покажу тебе силу любви и страсти, которой он одаривает своих служителей. Ты испытаешь ее впервые и не забудешь уже никогда. Иди ко мне! – жрец притянул юношу к себе, уже не давая время на размышления.
Дрожа в предвкушении от шелковистого шепота, Бильсет гибко подался навстречу, умелые пальчики быстро пробежали по складкам синдона, освобождая тело жреца от тонкой материи. Черной лентой соскользнула с бедер на пол схенти. Он подобно Бастет выгнул спину, потираясь нежной щекой о гладкую обнаженную грудь жреца. Пальцы, унизанные перстнями, притянули голову юноши и, мягко лаская его шею, опустились по ключицам ниже. Бильсет рвано выдохнул ему в губы, но тут же словно очнувшись, приник к манящему рту темного жреца. Что именно произошло дальше, он просто не понял. Его словно обожгло – то ли лед, то ли огонь. Восторженное ощущение было сродни его любимому лакомству – глоток горячего меда и тут же ложечка ледяного шербета. И вот этот вкусовой контраст перешел на новый уровень, охватывая все тело. От незнакомого чувства стало жутко, холодный огонь пробежал по спине, и все в нем упало, замерло в сладкой тоске. Бильсет хотел поднять руки и обнять, прижать к себе темного жреца, но они больше не слушались, тело вышло из-под контроля, находясь во власти чужой силы, подчиняясь лишь ее приказу. Его руки все еще пытались медленно ползти вверх по спине Джекохона, но что-то препятствовало этому, тянуло их вниз, заставляя бессильно опускаться. А огонь уже бушевал во всем теле, властно сковывая движения. Устав от этой непонятной борьбы, Бильсет, наконец, отдался во власть таинственной силы и замер, подняв голову, лежавшую на груди Джекохона. Лицо темного жреца оказалось прямо перед ним: словно выточенное из кости, тонкие линии храмовой статуэтки. Черная глубина зрачков почти не отражала света светильников, но глаза горели своим, внутренним огнем. Джекохон склонился совсем близко, его губы медленно зашевелились, разливая слова дурманящим вином:
- Ты так прекрасен сейчас, твои глаза завораживают, твои губы так сладки. Люди боятся меня, не зная до конца. Я раскроюсь перед тобой, лаская и держа в объятьях, а ты нырнешь как в омут в мою нежность и не пожалеешь об этом. Я сохраню твое тепло в сонме ночных теней, и мы не забудем этой ночи, она останется нашей. Так переступим пределы фантазий, чтобы стук наших сердец слился в одном блаженном ударе. Ты так нужен мне, боги, как так нужен, иди же ко мне!
Бильсет не различил момента, когда слова перешли в нежные поцелуи. Внезапно Джекохон с силой прижал его к себе и поцеловал так, что всплеск огня прошил все тело, пресек дыхание, на несколько мгновений вырывая из внешнего мира. Когда, наконец, юноша смог вздохнуть, ноги уже не держали, и он как подкошенный упал бы на пол, не подхвати его жрец. Поддерживая безвольное тело, Джекохон мягко опустил его на ложе, устраиваясь рядом. Бильсет смог лишь со стоном уронить голову ему на плечо и прижаться губами к шее. Светильники медленно гасли, но юноша даже не замечал этого. Вокруг них плясали белые искры, какие же, как в глазах темного жреца. Бильсет был больше не в силах выдержать эту пытку. Струнки натянутых нервов содрогались от каждого прикосновения, но безжалостный огонь не давал пошевелиться. Ему хотелось лишиться сознания, чтобы прекратить эти страдания, и все же… ни за что на свете он бы не согласился оборвать их. Наконец, запрокинув голову и глядя в глаза жреца, он прошептал:
- Не могу больше… просто дай мне умереть.
Слова были почти беззвучны, но Джекохон услышал. Порыв прохладного воздуха в ту же секунду окатил Бильсета свежей волной. Он вздохнул глубоко и свободно. Магическая сила исчезла, и юноша почувствовал себя необыкновенно легким и гибким. Он смог бы сейчас изогнуться как угодно, может даже взлететь. Обрадованный своим освобождением, Бильсет взглянул на темного жреца. Тот притянул его к себе, лицо в ореоле серебряных искр вновь оказалось так томительно близко, полуоткрытые губы звали и манили. Холодное пламя захлестнуло с головой, но уже больше не сдерживало движений юноши. Выгнувшись в сладком порыве, он подался к жрецу…

- Теперь пей, - Джекохон, нежно отводя с лица утомленного ласками юноши взмокшие пряди, протянул ему кубок.
Тот послушно пригубил терпкую жидкость и проглотил залпом – до дна, возвращая пустой сосуд в руки жреца, еще одно касание на грани забытья, потому что глаза неодолимо слипались. Сон опустился на него тяжелой завесой. Утром уже не будет красивого мальчика Бильсета, впервые в жизни отдавшего всего себя чувствам и получившего их в ответ. Это будет уже не он…


Огненный диск солнца клонился к горизонту, но наступающий вечер не принес желанной прохлады, воздух продолжал звенеть от зноя. Огромная, зала, скрытая в глубине дворца фараона двадцатой династии за анфиладой комнат, не дышала жаркой духотой, но и желанной вечерней свежести в ней тоже не ощущалось. Мерно колыхались тяжелые опахала из страусиных перьев в руках слуг.
- Еще один день.., - проворчал Рамзес.
Сидящая рядом Тия лишь загадочно улыбнулась – одними глазами. Изящная фигурка жены фараона и точеное лицо дорогой куклы вызывали молчаливое восхищение всего двора (а кто бы захотел лишиться головы, кинь он хоть один неподобающий взгляд в сторону царицы?) и неукротимую зависть всего гарема. «Скучно!» – ясно читалось сейчас на этом идеальном личике. Глянув с нескрываемым обожанием на жену, Рамзес хлопнул в ладоши. Вышколенный привратник давно научился улавливать с полувзгляда волю господина, даже еще не высказанную. Фараону захотелось развлечений.
Жонглер, выскочивший перед царской четой, как див из лампы, не успел показать и десятой доли своего мастерства, как уже наскучил. В холодных глазах Тии блеснула сталь:
- Казнить его!
Царица была настолько же жестока, насколько и прекрасна. Слишком дорогую цену она заплатила за право сидеть сейчас по левую руку от царствующего Верховного жреца. Сменивший неудачника факир, поглотитель огня, продержался не дольше: резким жестом поднеся ладонь к своей лебединой шее, Тия приказала - обезглавить!
Рамзес лишь усмехнулся: царица явно была не в духе. Всех измотала эта жара. Но только он хотел успокаивающе дотронуться до ручки жены, двери распахнулись в третий раз. Вошедший был практически скрыт под темным одеянием с низко надвинутым на лицо капюшоном. По лицу Тии пробежала тень, но оно вновь приняло отстраненно-холодное выражение. С недоумением оглядев вошедшего, фараон произнес:
- А что ты нам покажешь?
Странник, достав из мешочка на поясе черный песок, и бросил на блестящий мрамор у себя под ногами три горсти. Черная походная накидка осела на пол бесформенной грудой. Рамзес и слуги ахнули, Тиа побледнела. Но тут же в столбе закрученного песчаного вихря возникла ослепительная в блеске золотой парчи фигура стройного черноволосого юноши. Откуда-то из стен раздались звуки неведомых доселя инструментов, и красавец-колдун, не сводя с царицы бархатных черных, глаз запел.
- Do you remember…
Зачем он потревожил ее, ничуть не изменившийся с их первой и единственной встречи, прекрасный и юный, вороша прошлое, круша замкИ на закрытом, запечатанном от всего мира сердце? Чтобы напомнить о бренности людской природы и недолговечности ее красоты? Чтобы прекратить бессмысленные убийства и заставить ее задуматься о ценности человеческой жизни? Чтобы напомнить ей, каменно-холодной, что у нее тоже есть сердце? Может, он пожелал взглянуть на то, что родилось от магии его рук? Или... он просто захотел вновь увидеть ее, пусть преображенную, пусть другую, но.. он же все еще видел ЕГО в НЕЙ как и прежде – насквозь, в душу? Он... скучал?
Рамзес бросил настороженный взгляд на Тию и обмер: глаза жены вместо обычного льда засияли горячими звездами, она вся затрепетала, подаваясь вперед, протягивая руку для поцелуя – какая дерзость! – этому пришельцу! С царицы словно спала маска, что же было в ее взгляде, устремленном на чужеземца – мольба, любовь, узнавание?
Он пошлет стражников – во что бы то ни стало отыскать возмутителя спокойствия, укрывшегося где-то во дворце. Он настигнет его, но соперник вновь рассыплется горсткой золотого песка. Тия получит ответы на свои вопросы – в одном жарком приветственно-прощальном поцелуе в царской опочивальне. Но выбор был сделан - и с ее лица с тех пор уже не сойдет надменный лед равнодушия ко всему вокруг. Да, царица останется по-прежнему искусной и нежной с мужем, но щемящая тоска, появляющаяся в ее темных глазах, когда она будет думать, что, разомлев от полученного наслаждения, он задремал, скажет Рамзесу все. Но это будет потом, а пока..
- Do you remember the time
When we fell in love…